Укок. Битва Трех Царевен - Страница 84

Водитель похлопал рукой по обтянутому янтарной кожей рулю.

— С тех пор НИ ОДНОЙ ПОЛОМКИ! Машина — сказка! Видите? Говорю — даже сглазить не боюсь.

Они пролетели ночной Октябрьский мост, осененный только сиянием рекламных щитов, которые светились глупо раззявленными ртами изображенных на них лиц безвестных моделей — мужчин и женщин. Пролетели мимо Немировича-Данченко с темнеющим справа колесом обозрения и стальным плетением «американских горок». И очень скоро такси свернуло прямиком к Областной судмедэкспертизе, на ухабистую дорогу, которую уже третий год не могли залить асфальтом, видно, из мистического страха перед трупами.

Судмедэкперт, почтенный седовласый старец с глазами помолодевшего профессора Преображенского из булгаковского романа, принял Пилатика в прозекторской, можно сказать, по-домашнему, в сером халате патологоанатома и серой же шапочке. На одном из столов лежало то самое тело, накрытое белой простыней, и Пилатик даже не взглянул на него, ожидая, что скажет ему эксперт со старообрядческим именем Никанор Амвросиевич.

Но тот сначала потер большие, очень белые руки.

— Скажите, Эраст Георгиевич, вы его давно навещали?

Пилатик угрюмо опустился на металлическую табуретку — другой мебели тут не держали. Осмотрелся и буркнул:

— Три дня назад. Хворый был, конечно. Но живой!

Он и сам понимал, что тут что-то нечисто. Когда гражданина Эрзяева Абычегай-оола (Пилатик почему-то запомнил это имя «Абычегай», напоминающее скороговоркой произнесенное «абы чего») задержали, это был литой здоровяк, словно кусок скалы у поселка Куюс, последнего обжитого пункта перед началом сплошных горных кряжей Алтая, меднолицый, с узкими, правда, какими-то безжизненными глазками, но дышащий силой в руках и ногах. Он не сопротивлялся, но руки ему пристегнули двумя парами наручников, на всякий случай: казалось, что эти мощные рычаги порвут любой металл. Пилатик видел видеозапись задержания и хорошо все помнил.

А когда через неделю Пилатик, оформивший все необходимые процессуальные формальности, пришел к задержанному в СИЗО, то поразился перемене! На откидной шконке — Эрзяева, несмотря на дефицит камер, посадили в одиночку, во избежание эксцессов — сидел тощий, тщедушный мужик, заросший сизой щетиной так, как если бы он провел месяц на необитаемом острове. Он был в штанах из черной кожи, в которых его и взяли; ребра торчали, как железки детского ксилофона; а сам он безучастно смотрел в стену прямо перед собой и этим взглядом мог спокойно просверлить в ней дырочку. Он ответил только на один вопрос: о том, как его зовут. Хрипло, но четко назвал свое имя:

— Абычегай-оол!

Пилатик уже знал, что у тувинцев и представителей некоторых этносов, живших на Алтае, эта короткая прибавка означает ни отчество, ни фамилию, а род, идущий от самой седой старины. А таких «абычегаев» может быть сотни, и все они, поди ж ты, связаны между собой невидимыми ниточками крови, общей для всех, — крови прародителя. Поэтому Пилатик не удивился тому, что алтаец назвал только это имя, а затем, когда ему задавали остальные вопросы, только ревел:

— Моятвоянэпанимай!

Тогда его оставили в покое. И вот произошло такое! Пилатик устало потер глаза и попросил:

— Никанор Амвросиевич, давайте как-то содержательнее, что ли? Вы сделали вскрытие?

— Да, — но патологоанатом почему-то не спешил сдергивать простыню с тела, что обычно включала в себя стандартная процедура.

Да это и было бы короче, чем наводящие вопросы. Ведь в прозекторской нестерпимо пахло хлорамином.

— Я обратил внимание на его череп. Там, в височной доле, дырка.

— Как? Как дырка?! Как же он тогда жил, дышал?

— Она затянута тонкой кожей. Тонкой, как у младенца. Я исследовал фрагмент мозговой ткани. Там большая опухоль. Часть мозга — омертвевшая. Начался процесс распада. А кожица — свежая.

— Ну, хорошо. Что еще?

— Затем я приступил к исследованию внутренних органов, — неторопливо продолжил врач, все еще потирая свои большие руки, — и пришел вот к каким выводам, Эраст Георгиевич. Он вообще не должен был, как вы говорите, жить, дышать. У него внутренние органы изношены на сто пятьдесят процентов. Как у древнего, дряхлого старика на смертном одре. А по паспорту, я смотрел, ему было вроде как тридцать лет!

Пилатик почесал за ухом. Вообще-то, после того, как с алтайцем начало твориться неладное, руководство СИЗО затеребили: что происходит с задержанным? Может, отказывается принимать пищу? Может, заболел? Отчего такая дистрофия?

Но оказалось, что Эрзяев ел все, что давали ему согласно нормам Минюста, что его осматривал тюремный врач. Водили Эрзяева на рентген. Но поскольку свой аппарат в больничке сломался, его повезли в Горбольницу, а это муторно и хлопотно: конвой, автозак…

Пилатик интересовался потом результатами, но рентгенолог сообщил ему по телефону, что все органы в порядке, никаких дефектов рентген не выявил, легкие чистые. Только вот на месте сердца было засвечивание большое, наверное, брак пленки. Ну да ладно, не возить же второй раз! Куда бы он делся, без сердца-то?

Пилатик снова потер виски, которые начинали зудеть, как будто рядом с ними резвился целый комариный рой.

— Никанор Амвросиевич, ну и что дальше? Причину смерти вы установили, записали? Давайте глянем, да дело с концом.

— Причину записал! — недовольно ответил патологоанатом и пошел к столу.

Пилатик проследовал за ним.

Врач сдернул покрывало. Вид сморщенного, хоть и аккуратно зашитого синюшным швом по животу трупа не радовал.