Укок. Битва Трех Царевен - Страница 80

Ванятка Виссариону не мешал. Ничуть.

— А Пушкин масоном был, — сообщил Ванятка, просветленно глядя на утренние дорожки Городка. По причине хорошей погоды и в надежде скалдырить у кого-нибудь на банку пива они сидели на свежем воздухе. — И убили его тоже масоны. За то, что он выдал страшную масонскую тайну…

— А мне по х… на твою тайну! — проворчал Виссарион и, поставив между слоновьих ног сопло, шарахнул по его сбитому, стоптанному концу молотком. Набойка вылетела прямо в промежуток скамьи, ограниченный его ногами, попрыгала на дереве и успокоилась. Виссарион взял ее толстыми пальцами и с удовлетворением кинул в чемодан, раскрывший свой зев рядом со скамьей.

Но Ванятку сегодня распирало. Он во что бы то ни стало хотел поделиться с Виссарионом светом истины, его посетившим. Он моргнул белесыми ресницами — Ванятка был абсолютный альбиносом — и выдал:

— И мумию волшебную у нас забрать хотят. Алталоиды.

— Хто?!

— Перво-люди. Как боги, жили. Потом, когда Атлантида, родина ихняя, под воду ушла, они на Алтай перебрались. Так и называются — алталоиды.

— Да по х… мне на твоих алталоидов! — И Виссарион смачно выбил следующую прокладку.

— Они Симорону молились, — сообщил затем Ванятка и замолк. Образовавшаяся пауза томила.

Только Виссарион открыл рот, чтобы произнести свое фирменное «да по х… мне на твой Симорон», как Ванятка вдруг снова открыл рот и изрек не сентенцию, а целую поэму:

В четверг бываю я индусом,
По пятницам опять еврей!
Ем в среду рис я, как китаец,
В субботу отдыхаю — иудей!
Пою я в понедельник итальянцем,
Французом — женщин
Покоряю я во вторник!
А каждой ночью симоронцем
Летаю я, ища блаженства!
И до сих пор душа моя,
Не ведает — какой же я?

Виссарион издал крякающий звук, покрутил головой. Мысли заворачивались спиралью вокруг одного и того же.

— Ты бы, мля, евреем… индусом разным не прикидывался, а сходил бы лучше к Катьке-киосочнице.

— Зачем?

— Пузырь бы в долг взял. Тебе дадут. Ты же Божий человек.

Напарник молчал, просветленно глядя на дорожку. В одном месте ее плиты подмыла вода, еще весной, и теперь они треснули, провалились, образовав излом, который обходили сбоку по вытоптанной траве все, кто шел по дорожке.

— А надо посиморонить на пузырь, — простодушно предложил Ванятка. — Знаешь, есть такая молитва…

— Да по х… мне на твою молитву!

Слесарь не обратил внимания на раздражение Виссариона, а подпер руку грязным кулачком и через минуту забормотал:

Лают кошки на столе,
Слон мечтает о рубле!
Хочет рыба в щель забиться,
Хочет манной каши птица!
Хочет пайщик добрый пай,
Симорон, бутылку дай!

— И че? — рассерженно спросил Виссарион. — Ай, мля! Сука…

Он ударил себе по пальцу.

В это время какая-то девица, крутобедрая, в обтягивающих джинсах, торопливо шла по дорожке. Этот объект привлек внимание Виссариона, так как его мозг сейчас мог адекватно реагировать только на два раздражителя, а они боролись между собой всегда. Он посмотрел, прицокнул языком:

— Ишь, жопастенькая…

— Она не жопастенькая, — пробормотал Ванятка. — Она — посланец.

— Куда посланец? Тьфу!

Та слишком поздно, видимо, занятая своими мыслями, заметила разлом. Пришлось ей на ходу менять курс. Но крупное тело не позволило совершить этот маневр элегантно, и девица, ойкнув, отскочила вбок, в траву. Каблуки ее черных босоножек тотчас запутались в листьях — слишком круто она взяла вправо! — она запнулась и, выкатив пухлым ротиком замысловатое ругательство, заковыляла дальше, прихрамывая. В этот момент вылетевшая из-под стального пробойника очередная прокладка почему-то не осталась на скамейке, как положено, а, подскочив, ударила Виссариона в лоб да и осталась там, прилипнув под спутанными волосами.

— Во, мля!

Округлившимися глазами Виссарион смотрел на предмет, который девица каблуками выпнула из зарослей, и пошла дальше, не заметив. Это была бутылка. Бутылка дорогой водки с зеленой этикеткой. И самое удивительное — полная, это было заметно даже отсюда.

— Пузырь, — меланхолично сообщил Ванятка.

Оцепеневший Виссарион сковырнул со лба резинку и прохрипел:

— Пузы-ырь! А че сидишь?!

— Это вчера свадьба потеряла, — заметил напарник так же рассеянно. — Тут свадьба вчера гуляла. Уронили, видать-ко, в траву…

Зарычав, Виссарион зверем рванул к дорожке и вернулся уже с бутылкой. Ванятка оказался прав, та была даже не вскрытая. В порыве нежности Виссарион притянул Ванятку к себе и неожиданно, прослезившись, поцеловал его, как дите, — в лоб.

— Ванятка, ептить, Симорон, мать твою! — жарко сказал слесарь и потряс бутылкой. — Верую, в бога-мать!

Затем они благополучно остограммились и вернулись в доброе расположение духа. Виссарион прекратил возню с прокладками, и оба слесаря переместились в беседку, подальше от подъезда ЖЭУ. Утро казалось сладостным и теплым, как парное молоко. Виссарион жмурился, Ванятка же начал грустить. В этом кристальном, спокойном мире вдруг раздалось:

— Работаем, мальчики?

Виссарион поднял голову, уже опускавшуюся на грудь, и обомлел: небрежно опершись о столбик беседки, перед ним стояла баба. Даже не барышня, а именно баба: ядреная, высокая, с хорошими бедрами под синей джинсовой юбкой, в полосатой кофточке, обтягивающей мускулистый живот и твердые, крепко сидящие груди. Лицом она была смугла, черные волосы окатывали плечи, глазищи тоже черные — аж жгут. На бронзовых руках ее плотно сидели браслеты и сумочка через плечо с бахромой, а роскошные ноги с развитыми икрами втиснуты в отличные, новые открытые туфли на великанском каблуке. Ногти на ногах горели алым клубничным цветом, а на руках — вытягивались неимоверно длинно и хищно.